Елена Вайцеховская: «Отказала «Матч ТВ», потому что вообще его не смотрю. Формат раздражает»

Осенью из «Спорт-Экспресса» в «Р-Спорт» (МИА «Россия сегодня») ушла главная звезда — олимпийская чемпионка, один из основателей газеты Елена Вайцеховская. Она проработала в редакции 26 лет. Больше, чем кто-либо.

Павел Копачев и Вячеслав Самбур напросились в гости к Вайцеховской и поговорили с ней не только о профессии.

— Вы, как и другие основатели газеты, не раз повторяли: «СЭ» для меня как ребенок». И все же этого ребенка оставили.

— Наверное, просто пришло время. «СЭ» в том виде, в каком он задумывался, перестал существовать давно — еще до смерти Кучмия (первого главного редактора «СЭ», который умер в марте 2009-го — прим. Sports.ru). И дело не в острой конкуренции со стороны интернета. Просто из «СЭ» исчезла новизна.

Даже когда газета шла впереди остальных, Кучмий постоянно что-то придумывал. Иногда это были мелочи, но они запоминались: логотип, проткнутый кулаком на первой полосе, или логотип, повернутый вдоль, или необычная форма репортажа, или бойкий заход.

«СЭ» мог позволить себе что угодно, потому что диктовал моду на рынке. А потом диктовать перестал — Кучмий потерял к этому интерес. Почему это произошло — отдельная тема, но причину, по которой «СЭ» перестал развиваться, я вижу именно в этом.

— Простите, но это странно и, наверное, неправильно: неужели газета держалась на одном человеке?

— Она реально держалась на Кучмие. Да, он собрал прекрасную команду, но держалось все на нем. На его идеях, его интуиции. Это был единственный человек в редакции, который мог прийти на верстку в 9 вечера и перекроить первую полосу. Все вставали на уши, но делали.

Владимир Кучмий

Маленький штрих: на Олимпиаде-2006 в Турине фигурное катание заканчивалось позже остальных видов. Мы тогда долго обсуждали, есть ли шанс ставить репортажи в номер. Почти все были против — соревнования заканчивались за несколько минут до дедлайна. Я предложила все-таки попробовать. Сказала: «Предлагаю подстраховаться: сделать на первый день резервный макет — на тот случай, если с репортажем я не успею. И обещаю, что в этом случае больше вопрос с фигурным катанием не стану поднимать вообще». У Кучмия загорелись глаза, и он сказал: делаем. В итоге все фигурное катание во время той Олимпиады мы отработали «в номер» — я не опоздала с текстом ни разу. Прекрасно понимала, что подставлю этим не только себя, но и Владимира Михайловича.

Он никогда не искал легких путей. Приветствовал безумные идеи. И поэтому «СЭ» так долго не сдавал позиций.

Лично для меня переломным моментом стала последняя смена руководства, когда в одночасье убрали фактически весь костяк издания. Дело не в том, что убрали одних и поставили других. Просто, когда столь резко отметается и объявляется ненужным что-то одно, логично, что будет предложено что-то иное. Хотя бы на уровне идей. Но этого так и не произошло. Пока что я вообще не вижу, в чем фишка. У «СЭ» был очень хороший запас прочности, на котором до сих пор все держится. Это как с Советским Союзом в спорте — страна развалилась 26 лет назад, а некоторые куски этого пирога до сих пор сладкие.

Я не очень понимаю, когда журналистика сводится только к погоне за кликами. Все сейчас играют в эту игру: новостные агентства бодаются между собой, газеты и интернет-ресурсы — между собой. Но этот рейтинг определяется не качеством материалов, а тем, насколько ты умело упаковал свой товар. Возможно, это оправдывает себя. Но мне стало неинтересно.

— Почему вы никогда не выступали против? Газету критиковали Рабинер, Дзичковский, Маламуд, Гескин... Вы подозрительно молчали.

— Я люблю работать. Для меня возможность делать то, что я хочу, основная. И я не хотела эту возможность терять или на что-то менять. Я понимаю, это звучит эгоистично. В определенной степени «СЭ» меня избаловал: на протяжении двух с лишним десятков лет я была, наверное, единственной журналисткой в стране, которая ездила куда хотела, и работала на тех видах спорта, на которых хотела. Мне такую возможность давали. И я за это «СЭ» благодарна. Это был огромный кусок очень интересной жизни. Хотя после смерти Кучмия мне стало абсолютно все равно, с кем работать — до его уровня не дотягивал ни один из последующих главных редакторов.

— Дзичковский после своего ухода признался: ему было неприятно, что его материалы соседствовали с материалами, например, Дмитрия Симонова.

— Я не готова так сказать. Не считаю, что Симонов и Максимов, которые сейчас рулят «СЭ», — это какое-то абсолютное зло. Я вижу в них людей, которые любой ценой хотят реализовать себя и стать заметными. Какие средства они при этом используют — это факт их биографий, не моей. Я не склонна никого осуждать. Мне проще считать, что в сегодняшний «СЭ» я не вписалась. Хотя не думаю, что меня кто-то бы уволил, если бы я не ушла сама. Могла бы еще десять лет сидеть дома, периодически делать интервью и получать зарплату. Но это было бы слишком скучно.

Максим Максимов, Дмитрий Симонов, Сергей Новиков

Кроме того, очень неприятно работать в ситуации, когда вокруг врут. Например, о том, что я не еду на Олимпиаду-2018 в Корею, я узнала от человека из ОКР. В редакции меня даже не поставили об этом в известность.

Я не фанат Олимпийских игр, там все реально сложно и тяжело. В шутку я всегда говорила: когда-нибудь сяду дома на любимый диван, налью бокал вина и посмотрю, наконец, Игры от и до. Я не видела проблемы, если бы мне сказали: «Елена Сергеевна, мы хотим обкатать в Пхенчхане молодежь. Вы нам нужны в Москве для подстраховки». Я бы сказала: «Нет проблем».

— Так бы и сказали?

— А почему нет? Все мои амбиции были реализованы 25 июля 1976 года, когда я выиграла золотую олимпийскую медаль. Все, что я делала потом, делала исключительно потому, что мне это нравилось.

— Но с вашим статусом остаться вне Игр — странно.

— Почему? У меня уже был такой опыт. 2008 год, чемпионат мира по биатлону в Эстерсунде. Нам с Серегой Бутовым пришла идея — сделать из этого ЧМ грандиозное событие. На месте работала Лина Холина, а мы в Москве сколотили бригаду: я, Бутов, Володя Титоренко, Сергей Родиченко, Паша Осипов. И отработали тот чемпионат великолепно.

Олимпийские игры — такая же командная работа. В Лондоне, Сочи и Рио, к слову, у «СЭ» вообще не было никакой концепции, хотя туда ездили десятки корреспондентов.

Отчасти, в этом кроется причина, по которой решение уйти из «СЭ» в «Р-спорт» было принято мной в один день. Очень сложно заставлять себя работать в ситуации, когда все плывут по течению и никому ничего не нужно.

— Мы знаем, что вас приглашали на «Матч ТВ» в качестве главного интервьюера. Почему вы отказались?

— Наверное, потому что «Матч ТВ» я вообще не смотрю.

— Почему?

— Неинтересно. Раздражает формат. Не цепляет... Знаете, как с книжкой — читаешь 10 строчек и понимаешь: покупать не стоит.

Я уже работала на телевидении, когда только закончила спортивную карьеру: комментировала соревнования, читала новости в спортивном блоке программы «Время», просто тогда на телевидении не было формата больших бесед с людьми. А потом я слишком увлеклась работой в «СЭ» — для меня это было намного интереснее.

Есть и другие причины, почему я не рвусь на ТВ. Во-первых, мне чисто по-женски не нравится, как я выгляжу на экране. Во-вторых, это тонны косметики, которой в обычной жизни я почти не пользуюсь. Я патологически ленивая, и мне это некомфортно. Если бы я позарез хотела в экран, я бы, наверное, с этим смирилась. Но у меня такого бзика нет.

На самом деле я думала про «Матч». Убеждала себя, что это не самый плохой вариант — если уж принимать решение уходить из «СЭ». А потом вдруг проснулась утром и поняла: если я дома не могу заставить себя включить «Матч ТВ», туда точно идти не надо.

— А как же деньги?

— У меня, к счастью, уже выросли дети, есть и квартира, и машина, и дача, и даже шуба. Поэтому вполне могу позволить себе заниматься тем, что мне нравится, а не тем, за что больше платят.

— Вы выучили три иностранных языка. Как и где?

— Английский я знала с самого детства, так как училась в спецшколе. Папа считал: в семье не должно быть идиотов. За французский и немецкий взялась уже после спорта... Это был тяжелый период: образовалось много свободного времени, я никому не была нужна. Это трудно было принять, потому что до этого вся моя жизнь была расписана с 7 утра и до 11 вечера. И так на 4 года вперед. А тут я просыпалась и понимала, что можно встать с кровати, а можно и не встать. А можно съесть кусок торта. Сначала это казалось прикольным: вот она, свобода. Но быстро наскучило. Причем, «скучно» — неправильное слово. Это ужасно.

И, чтобы я не попала в психушку, мама отправила учиться. Три раза в неделю я ходила на продвинутые английские курсы, еще три раза — на французские. Потом, когда родители уехали работать в Австрию, мне два или три года не давали визу — консул делал вид, что не понимает ни по-английски, ни по-русски. И поняла: мне нужно выучить немецкий. Хотя бы для того, чтобы сказать консулу, что он козел.

— Что за история?

— У этого консула был какой-то скандальный роман с русской барышней. За этот роман его обратно в Австрию и сослали, насколько мне известно. Но когда он работал в Москве, то откровенно зверствовал. Причем по непонятным причинам.

Когда его уже убрали, мы с ним случайно встретились в венском аэропорту. Я подошла к нему: «Здравствуйте! Рада вас видеть, вы так хорошо выглядите. Видимо, вам на пользу жить дома, а не в России. Вы меня не помните? Елена Вайцеховская, журналист» — «Да-да... У вас были какие-то сложности» — «Как видите, никаких сложностей у меня сейчас нет. Всего хорошего». Когда мы прилетели в Москву, он подошел сам в зоне выдачи багажа, мы опять перекинулись дежурными словами. И он мне кинул вслед: «Надо же, вы говорите совсем без русского акцента». Я подумала тогда: ах ты, собака... Но благодаря ему я выучила немецкий.

С немецким тренером по биатлону Вольфгангом Пихлером

Португальский возник, когда муж уехал работать на ЧМ-2014 по футболу. А у нас так сложилось, что в основном в командировки мы ездим вместе. И тут вдруг он уехал на месяц: я реально не понимала, что делать дома — слишком привыкла, что мы каждый вечер разговариваем, долго сидим за столом, что-то обсуждаем. А тут вдруг раз — и все исчезло.

В тот же день, в фейсбуке, мне попалось объявление о наборе на интенсивные курсы португальского. Я подумала: почему бы нет? И стала заниматься. Опять же, Олимпиада в Рио была на носу. Иностранные языки, кроме всего прочего, неплохо дисциплинируют мозги.

— Кто был вашим самым тяжелым собеседником?

— Я полгода добивалась Сергея Горлуковича. Звонила ему, убеждала, и на исходе шестого месяца он выдал: «Есть такой замечательный человек, мой друг, Саша Бородюк. Давайте я вас с ним познакомлю, и он с вами поговорит». Я вспылила: «Сергей, я ожидала от вас чего угодно, но не того, что на старости лет вы начнете работать сводней...». И он ошалел от такой наглости: «Хорошо, давайте завтра. На Манежной площади». Я приехала за полчаса с абсолютной уверенностью, что он не придет. Но... он пришел. И это было на тот момент одно из лучших моих футбольных интервью.

— Самая сложная работа в вашей жизни?

— 1994 год, Олимпиада в Лиллехаммере. Я работала одна от всего «СЭ». У нас тогда не было денег отправить на Игры большую бригаду. Я жила не в медиадеревне с шаттлами, а с группой олимпийских чемпионов на горе. К счастью, лыжи проводились там же — примерно полчаса пешком. После этого мне нужно было ехать на фигурное катание в Хаммар — это 3 часа. Я писала тексты в автобусах. Возвращалась домой поздно ночью или спала в пресс-центре.

Самый больной момент на тех Играх: один из телевизионщиков как-то добросил меня из Хамара до пресс-центра. Время было позднее, около 4-х утра, до моих гор уже ничего не ходило. И я попросила довезти до дома, поскольку добраться — проблема, а на машине — 10 минут. На что он ответил: «С тех пор, как человечество придумало деньги, нерешаемых проблем не осталось». И уехал.

Меня это очень задело. В тот момент у меня действительно не было денег. И я не могла вызвать такси.

— С кем бы вы хотели сделать интервью, но пока не сделали?

— С Моуринью. Он знает себе цену, не боится непопулярных решений... Хотя по большому счету, мне просто нравятся люди, которые делают то, что хотят, не слишком оглядываясь на то, что о них скажут другие.

— Как так получилось, что вы единственная в СССР/России, кто выиграл олимпийское золото в прыжках с вышки?

— Повезло. Только и всего.

У меня был выдающийся тренер — Валентина Николаевна Дедова; она четко видела цель и умела выстроить работу таким образом, чтобы эта цель стала достижимой. Таких тренеров мало: большинство работают и просто ждут, что из этой работы получится.

Дедова мне постоянно повторяла: единственное, чем ты можешь взять, это сложностью. Я для прыжков в воду не годилась по многим параметрам — не та гибкость, не те линии. Невозможно быть гимнасткой, не садясь на шпагат. Я садилась, но это требовало неимоверных усилий.

У меня была не просто сложная программа — а намного более сложная, чем у остальных. Ни у кого не укладывалось в голове, как это всё можно исполнить. На первом чемпионате Европы к моему тренеру подошла коллега из Чехии и сказала: «Валя, в протоколах ошибка. У твоей девочки указаны неправильные прыжки». Валентина Николаевна взяла протокол: «Нет ошибки, она все это прыгает» И услышала в ответ: «Валя, ты сумасшедшая!».

Я долго не могла сделать эту программу чисто. Всегда получалось так, что хоть один прыжок, но заваливала. Валентина Николаевна, впрочем, гнула свою линию и повторяла: «Если ты когда-нибудь чисто сделаешь все четыре прыжка, тебя не догонит никто».

— До Олимпиады-76 у вас не было больших побед.

— В 1974-м я выиграла чемпионат СССР — по уровню конкуренции это было гораздо сложнее, чем нынешние чемпионаты России. На 40 баллов превысила норматив мастера спорта международного класса. Была первой на открытом Кубке Канады — за год до Монреаля. Там ко мне подошел легендарный тренер Карло Дибиаси (его сын Клаус Дибиаси побеждал на трех Играх подряд в 1968, 1972, 1976), и сказал: «Через год в Монреале ты станешь олимпийской чемпионкой». Я тогда сильно задумалась.

— Для вас — это главная победа в жизни?

— Скорее, просто факт биографии. Знаете, я однажды прочитала интервью с советской гимнасткой Натальей Кучинской. Там была замечательная фраза: «Самое страшное — осознать в 18 лет, что жизнь закончилась». Это очень близкое ощущение, когда уходишь из спорта. Я часто сталкивалась со спортсменами, которые десятилетиями живут своей победой. Они о ней рассказывают как ветераны о войне. Слушаешь — и понимаешь: у людей, по сути, в жизни больше ничего не было.

Мне, считаю, очень повезло: в моей жизни появилась профессия, которая меня захватила гораздо больше чем спорт.

— Вы закончили карьеру в 22 года. Как искали себя в жизни?

— Переводила книжки, помогала отцу писать словарь. Очень много делала руками: несколько зим мы ели то, что летом заготавливали с мамой на даче. Я шила для детей, как-то поставила себе челлендж — сделать стеганую пуховую перину — по образцу импортных. И ее сшила. К нам в гости пришла мамина приятельница, увидела эту перину и сказала: «Куплю за любые деньги». Отдала 150 рублей. По тем временам — целое состояние. Это был очень полезный период в жизни. Я поняла: что бы ни случилось, я точно не пропаду.

— Вы же работали тренером. Правда, недолго.

— Это не мое, у меня нет терпения. Я видела, что такое семья тренеров на примере родителей. И потом — олимпийскому чемпиону нужно быть большим фанатом тренерской работы, чтобы учить человека побеждать на первенстве Москвы. Я не фанат.

Все, чего я добилась в спорте, — заслуга прежде всего моего тренера — я полностью отдаю себе в этом отчет. Мы иногда видимся на различных соревнованиях, и дай Бог Валентине Николаевне здоровья. Но я не ищу с ней встречи, для меня достаточно тяжело вспоминать тот период жизни.

Олимпийская медаль, считаю, оправдывает очень многие вещи. Весь этот каторжный труд. Но, если представить на минутку, что я не выиграла бы... Прошла через весь этот ад нагрузок и лишений, сломалась/переломалась и не выиграла… Возможно, это была бы травма на всю жизнь.

Покойная Галина Тарасова, сестра Татьяны Анатольевны, однажды очень точно сформулировала: «Тренера нельзя любить, потому что он тебя всю жизнь насиловал». Звучит, может быть, грубо, но суть большого спорта отражает очень хорошо.

— Топ-5 авторов, которых вы читаете о спорте?

— Мне нравился Вася Уткин, когда он только начинал писать про олимпийские виды — у него был очень неожиданный взгляд на многие вещи. Я не пропускала интервью Юры Дудя, пока он не шарахнулся в гламур... Из тех, кто пишет сейчас не о футболе (потому что о нем пишут более-менее все), мне нравится Володя Иванов из «СЭ». С очень большим уважением отношусь к тому, что делают Юра Голышак и Саша Кружков: еженедельно работать столько времени в одном жанре — очень непростое дело.

— Кого вы не читаете?

— Игоря Рабинера — у него слишком много букв. Возможно, это моя проблема, потому что короткие колонки Игоря я в свое время читала с удовольствием. А уж какой классный комментарий он написал о прыжках на батуте — один из лучших материалов всей пекинской Олимпиады.

Но 40 тысяч знаков — это перебор. Первое, чему меня учил Кучмий еще в «Советском спорте» — безжалостно сокращать свои материалы. Сейчас многие уверены, что написать огромный шмат текста — это доблесть. А, по-моему, это графоманство.

— Многие уверены, что в ваших текстах прослеживается тенденциозность. Так, люди из фигурного катания говорят, что у вас сложные отношения с Этери Тутберидзе — поэтому вы пишете о ней негативно.

— Когда я только начинала писать о фигурном катании и столкнулась со всеми интригами, я рыдала на каждых соревнованиях и не знала, как в этом обществе выжить. И это продолжалось, пока Кучмий не сказал: «Запомни: я тебе плачу деньги не за то, что ты пишешь про фигурное катание, а за то, что ты высказываешь свою точку зрения на этот вид спорта».

Почему люди читают колонки? Им интересно мнение автора. Оно, как правило, субъективно и предвзято. Но это не тенденциозность. Это просто мнение. Не бывает исключительно положительных или отрицательных людей. И журналист всегда вправе выбирать, на чем сделать акцент. Если я изначально отношусь к человеку плохо, это будет так или иначе проскальзывать в материале. Но я по крайней мере всегда объясняю, почему у меня сложилось именно такое отношение.

— Объясните нам тогда: Медведева и Загитова оставляют вас равнодушной?

— Загитова, как мне кажется, вообще не может оставить кого-то равнодушным: она слишком «живая» и непосредственная. Медведева — другая история; она потрясающий боец, умеет держать любой удар. Она выиграла абсолютно все соревнования за два года. И это восхищает значительно больше, чем то, как она это сделала. Чисто хореографически мне не нравились ее программы первых двух лет, особенно вторая: она повторяла предыдущую вплоть до хронометража между элементами. Нынешняя произвольная нравится. Женя хороша в этой программе; она в ней развивается, на это интересно смотреть.

И для себя я в этом сезоне сделала вывод, что применительно к конкретным фигуристкам — Жене и Алине — постановщик Даниил Глейхенгауз, сильнее постановщика Ильи Авербуха. Хотя казалось бы, где Авербух и где Глейхенгауз.

У Загитовой мне безумно нравится работа Даниила. Произвольная программа — совершеннейший шедевр хореографического мастерства, причем очень рискованно поставленный. Такую программу нужно катать от и до — если хоть один элемент в ней пропадет, то рассыплется и вся программа. Когда катается Алина, я не могу оторвать от нее глаз. Хотя если говорить языком фигурного катания, Загитова скользит не очень хорошо. Над этим еще нужно много работать.

— Вы говорили, что олимпийская медаль оправдывает всё. Допинг тоже?

— Допинг — это почти всегда следствие некомпетенции тренера, иногда — откровенная дурость. Когда человек хватается за фармакологию как за средство достижения результата, тем самым он признает, что слабый.

— Лыжник Михаил Иванов, получивший олимпийское золото после дисквалификации соперника, рассказывал: «Он (Мюллег) понимал степень ответственности, но все равно шел на это». Дурость или наглость?

— Я вообще отношусь к этой теме несколько иначе, чем к ней принято относиться. Для себя четко определяю: допинг — это то, что входит в запрещенный список. Туда входит великое множество препаратов. В том числе — достаточно бессмысленных с точки зрения влияния на тренировочный процесс. Но раз они запрещены, значит, надо играть по правилам. Не нарушать, или, как минимум, не попадаться.

В спорт, лишенный фармакологии, я не верю. Фармакология — слишком серьезная составляющая современных достижений. Для меня нет слишком большой разницы, что именно принимает спортсмен для восстановления. Сегодня препарат разрешен — завтра он будет запрещен. И что? На основании этого факта начинать считать человека преступником?

Я не беру, разумеется, крайние варианты как анаболики в эпоху ГДР. Их запретили только в середине 70-х, а до этого с ними вовсю экспериментировали. В том числе, у нас.

— Когда экспериментируют с ЭПО — это тоже нормально?

— Мне трудно сказать, я никогда не занималась циклическими видами, где все так или иначе стараются поднять количество эритроцитов в крови. Кто-то запрещенными методами, кто-то — разрешенными. Просто эти игры ведутся на такой условной грани, что честнее снять все запреты. Запретить жесткач, психотропы — только то, что реально влияет на здоровье. Например, ты съел таблетку, а через три минуты пошла пена изо рта.

Если пытаться всерьез разобраться в проблеме, придется признать, что эта война никогда не будет выиграна. Потому что схема остается неизменной: сначала изобретают, а потом учатся ловить. Чистый бизнес. А то, что происходит сейчас — охота на ведьм.

В мое время было так: я выиграла Олимпиаду, мне повесили медаль на шею, а подарочную коробку отдали спустя 5 часов после допинг-контроля. 5 часов — это нормально. Но это не может длиться 8 лет.

— То, что происходит сейчас — трагедия для спорта?

— Безусловно.

— Или это целенаправленная война против России?

— Одно не исключает другое. И да — это война против России. Наш спорт уже несколько лет обслуживается за пределами страны — все пробы берет Британское антидопинговое агентство. Чище нашего спорта сейчас нет. Единственное, что нам предъявляют — то, что мы не покаялись. Но как только мы покаемся — нам скажут, что мы каялись в одежде не того цвета.

— Что не так сделали наши чиновники? Почему мы сейчас выглядим идиотами на весь мир?

— Мне кажется, что, когда все только начиналось, никто не просчитал масштаб угрозы. Соответственно, не было никакой стратегии защиты. И получилось, что нам навязали чужую линию поведения, чужие стандарты. Когда человек вынужден защищаться и отбивать чужие стрелы, у него нет возможности построить собственную концепцию.

Вся история с допингом — грандиознейший фарс. Сейчас эта борьба противоречит как интересам спортсменов, так и интересам спорта. Ничем хорошим это не закончится.

Фото: РИА Новости/Антон Денисов, Юрий Сомов, Владимир Песня; «Спорт-Экспресс»/Татьяна Дорогутина; Facebook/dmitry.simonov.79, elena.vaytsekhovskaya; Gettyimages.ru/Mike Powell