Иван Черезов: «Не хочу через пятнадцать лет жалеть о несделанном»

Ветеран сборной России — о команде, себе и сезоне.

Начинать разговор с трехкратным чемпионом мира и призером двух Олимпиад было неимоверно трудно. После неудачного выступления в индивидуальной гонке было понятно, что 35-летний Черезов в ближайшие дни покинет расположение сборной на Кубке мира и скорее всего уже не вернется в этом сезоне назад. Он и сам подтвердил это, сказав:

— У нас с тренерами уже был разговор на эту тему. Пока все идет к тому, что я вернусь в Тюмень — там 28 января начинаются отборочные соревнования к чемпионату Европы. Надо отбираться.

— Алексей Волков после выступления в первой гонке заметил, что ему уже совершенно неинтересен уровень кубков IBU, чемпионата Европы. Вы, получается, считаете иначе?
— Я думаю сейчас не об этом. А о том, что у меня нет никаких иных вариантов. В команду для выступления в Тюмени попадут три человека с отборочных соревнований и четыре — с международных, но возможности продолжить выступления в Кубке мира у меня нет. На кубок IBU меня тоже не отправляют.

— Вам известна причина такого решения?
— Она проста. На старт гонки допускается шесть человек, а на кубке IBU сейчас восемь российских спортсменов.

— Другими словами, и без вас хватает кому бегать?
— Именно.

— Вы наверняка помните, как пять лет назад в сборную здесь же в Рупольдинге пытался вернуться в сборную Дмитрий Ярошенко. А спустя какое-то время он сказал, что очень долго жил иллюзиями, которые в том числе сильно подпитывали окружающие, и отказывался понимать, что уже не в состоянии бегать так, как раньше. Не думаете, что нечто похожее сейчас происходит с вами?
— Хотите сказать, что мне пора остановиться?

— Просто не верю, что вы хотя бы изредка не думаете об этом сами. Что продолжает толкать вас вперед?
— Тут одним словом не ответить. После перелома ноги осенью 2011-го я вернулся в команду только весной. В начале следующего сезона случилось обострение — резкая аллергическая реакция на укол, из-за чего я не смог бежать на этапе Кубка мира в Эстерсунде. Тогда меня отправили на этап кубка IBU, где я выиграл "двадцатку" и был пятым в спринте. Обрадовался я тогда очень сильно. Начал работать, как проклятый, и в итоге перебрал нагрузок. Соответственно все снова и пошло вниз...

Длинно получается обо всем рассказывать, но я о том, что у меня бывали очень разные выступления. В том числе удачные. В конце того сезона я с большим запасом выиграл масс-старт на чемпионате России в Увате, потом губернаторскую гонку, летнюю немецкую шоу-гонку, показывал лучший ход на летнем чемпионате в Сочи в конце сентября, то есть все время сохранялся какой-то повод для оптимизма. Я и сам чувствовал, что далеко не исчерпал свой резерв. Будь иначе, ушел бы из биатлона не задумываясь.

Первые мысли об уходе появились только в олимпийском сезоне, когда я не отобрался на Игры в Сочи. Кубок России тогда выиграл, но в команду меня не взяли. Сезон тем не менее надо было заканчивать. Для меня слишком много делали в тюменской области, чтобы на российском чемпионате не поддержать команду хотя бы в эстафете.

Ну а на следующий год, когда руководить сборной стал Александр Касперович, меня снова взяли в команду. Что я должен был сделать — отказаться?

— Мне кажется, что в вашей ситуации нужно не столько ориентироваться на окружающих, сколько честно ответить самому себе на один-единственный вопрос: "Ради чего?"
— Знаете, когда в декабре прошлого года во время одного из обследований я лично познакомился с Андреем Крючковым, с которым тогда тренировался Антон Шипулин, он мне сказал: “Ни в коем случае не уходи из биатлона”. Крючков тогда делал много всевозможных тестов и обратил внимание, что по многим показателям я выгляжу даже сильнее, чем остальные ребята.

— И вы решили по примеру Шипулина попробовать поработать с этим наставником?
— Да. Тем более, что Крючков предложил мне это сам. Для себя я тоже принял решение не сразу, много думал. И в конце концов пришел к выводу, что имеет смысл поработать эти два года — до Олимпиады. Хотя бы для того, чтобы спустя десять или пятнадцать лет не мучиться от сознания, что у меня был шанс, но я им не воспользовался.

— Каково это — в тридцать с лишним лет начинать делать абсолютно новую для себя тренировочную работу?
— Сложно. Когда мы с Шипулиным и Волковым приехали на первый сбор в Болгарию, где стали работать на роллерах, Крючков делал Антону и Алексею какие-то замечания, что-то показывал, поправлял, мне же не говорил ни слова. К концу третьего дня я вообще уже не понимал, что со мной не так. Вечером пришел на разговор к тренеру, и он мне честно признался, что не знает с чего начинать работу со мной. Потому что с технической точки зрения менять нужно очень многое, но в моем возрасте это практически нереально. Что если я сам готов на эти изменения, должен понимать, что процесс будет долгим и достаточно мучительным.

Так и получилось. Мы меняли каждое движение, что на роллерах, что на лыжах. Делали огромное количество новых для меня упражнений, пропуская каждое из них через голову. То есть я четко понимал, что и для чего делаю. Хотя случались смешные моменты. Например, на зарядке мы традиционно работаем над равновесием, когда стоишь на координационной подушке и нужно тянуть резину. Это нужно для проработки стабилизационных мышц — именно они "держат" технику, когда организм устает.

Антон с Алексеем делали все это без проблем, привыкли за год, а я дико злился, что даже без резины не могу на этой подушке устоять. Ребята тогда постоянно мне помогали. И очень быстро я с удивлением начал понимать, что каждая тренировка стала приносить громадное удовольствие. Казалось бы, тяжелейший трехнедельный сбор позади, чертову прорву работы в горах сделали, а внутри чувство необыкновенной легкости и абсолютного комфорта.

Хотя реальный прорыв произошел лишь в конце ноября. Появилась колоссальная внутренняя потребность в том, чтобы бегать на лыжах.

— Если все складывалось так хорошо, как вы говорите, что помешало показать результат в Рупольдинге?
— Стартовый номер у меня был очень хорошим. Не случайно Симон Эдер, который стартовал 76-м, показал в итоге второе время. Просто на лыжне образовался глянец, а так сложилось, что у меня в этом сезоне ни разу не было возможности покататься на таком снегу. Глянец в этом плане коварен: если нет нужного навыка, лыжа начинает "гулять". От этого сразу идет другая нагрузка на ногу: напрягается голеностоп и фаза расслабления фактически исчезает. Примерно это со мной и произошло. Начал более-менее приспосабливаться к лыжне в индивидуальной гонке только после 12-го километра.

— Именно это, если не ошибаюсь, произошло год назад и с Антоном Шипулиным, когда после снежных трасс Хохфильцена он оказался на глянце в спринтерской гонке Оберхофа. Просто в отличие от вас у него были и другие возможности, чтобы реабилитировать себя за неудачу.
— Я потому и расстроился. Понимал ведь прекрасно, что индивидуальная гонка, возможно, мой единственный шанс. И я сам его, можно сказать, похоронил. Но и сделать ничего не мог. Понятно, что в таких гонках нужно стрелять на "ноль", но когда едешь по трассе, как на тупых коньках по льду, и тебя болтает из стороны в сторону, тут уже сложно становится делать все "как надо". Палку еще сломал...

— Каким образом?
— На первой петле. Когда наст плотный, палка вырывает снег кусками, образуются дыры. В такую дыру у меня палка и попала. Одновременно с этим лыжа съехала в ту же сторону, ударив по палке. Американцы выручили — дали палку, и я смог доехать до своих тренеров.

— Что вам сказал после гонки Крючков?
— Что не питал больших иллюзий по поводу результата. Понимал, что я столкнусь с тем же самым, с чем ребята в спринте неделю назад. Они ведь тоже оказались совершенно не готовы к тому, чтобы бежать после Хохфильцена по глянцу.

— Если сейчас вы вернетесь в Россию, тренироваться придется без наставника?
— Такой проблемы у нас с Крючковым нет. Мы постоянно на связи, так что одиноким и тем более брошенным я себя не чувствую. Знаю, что точно так же относятся к этому Антон и Алексей. Нас не надо ни заставлять, ни подгонять, мы тренируемся прежде всего для себя. И четко понимаем, что и зачем делаем. После ключевых тренировок всегда проводим совместный анализ, разбираем ошибки. Все, что нужно мне для работы над мышцами, я вожу с собой.

— Ту самую координационную подушку?
— Ну да. Плюс резину, жгуты. Штангу с блинами ведь не станешь таскать с собой по сборам? Поэтому все упражнения подобраны таким образом, чтобы в любой ситуации можно было провести полноценную тренировку.

— Объем нагрузок у Крючкова выше, чем был в период вашей работы в сборной?
— Он измеряется у нас не километрами, а рабочими часами. Так, собственно, сейчас работают во всем мире. Это логично. Я, например, на следующий день после гонки на тренировку вышел, по глянцу тридцать километров за полтора часа пролетел. А при другой погоде на свежем снегу "тридцатку" можно и за два с половиной часа не проехать. В часах у нас объем работы очень большой. Но мы делаем слишком много специфической работы, много прыгаем. Прыжками, как понимаете, большой километраж не набрать.

— Свой возраст вы ощущаете?
— В том-то и дело, что нет. Был период, когда я не очень комфортно чувствовал себя в окружении совсем молодых ребят. Сейчас такого уже нет. Если же думать о цифрах, наверное в 35 пора притормозить. С другой стороны, Сереге Чепикову в Турине было 39, Владимиру Драчеву — на год больше. Халвар Ханевольд получил свое эстафетное золото на Играх в Ванкувере в сорок лет. О Бьорндалене я вообще не говорю. На момент Олимпиады в Пхенчане мне будет 37. Понятно, что это немало, но для мужского биатлона — вполне допустимая норма. Главное ведь не в том, что написано в паспорте — туда в конце концов можно вообще не заглядывать. А в том, как бежится, как работается на тренировках. Если биатлон превратится для меня в мучение, цепляться за него я точно не стану.