Виктор Маматов: «Дикие крики 40-х до сих пор стоят в ушах»

Двукратный олимпийский чемпион Виктор Маматов накануне 9 мая вспоминает Великую отечественную войну, в которой потерял отца, голодное, но счастливое детство и рассказывает десяток удивительных историй.

Виктору Маматову, когда началась Великая отечественная, было всего пять лет. Но все события он до сих пор помнит. Отчетливо. Слишком тяжелый был период.

— Война мне запомнилась даже не голодом, а тем, как почтальон по избам ходил. Мы, ребятишки, сразу прятались. Беду по голосам определяли. Если в доме нет криков, значит все нормально. А если истерика, вопли на всю деревню — принесли «похоронку». Те дикие вопли до сих пор стоят в ушах… Не поверите — как сейчас слышу.

У нас в войну шесть родственников погибло: два со стороны матери, четыре — со стороны отца.

— Отец ваш пропал без вести в 42-м.

— Да, и с тех пор ничего о нем не знаем. Мы с Александром, старшим братом, отправляли запрос в Центральный архив, но оттуда ничего конкретного не пришло. Написали только: «Извините, никаких сведений нет». Просили для дальнейших поисков вспомнить воинскую часть, где он мог последние три месяца служить, но сейчас такой информации нет. Все его письма после смерти матери потерялись. Фотографий-то почти не осталось; одна или две в семейном альбоме. Не больше.

Отец Виктора, Федор Федорович, работавший радистом в деревне Карасево Новосибирской области, ушел на фронт осенью 1941—го — во 2—ю ударную армию генерала Власова, которая вела бои с частями вермахта под Новгородом. Со слов односельчанина отца, оказавшегося в том же объединении, Федор Маматов сначала был начальником отделения связи, а потом — командиром отделения разведки.

— Ушел в разведку на шестой, что ли, раз и не вернулся. Мать осталась одна, продала отцовские костюмы. На эти деньги купила подтелка, так мы и выживали. Овощи выращивали — картошку, лук, чеснок, огурцы. Через год, правда, совсем худо стало — мы с братом даже перекапывали школьный огород — примерно 15 соток, чтобы собрать дополнительные два мешка картошки. На всех не хватало.

Мать Виктора, Евдокия Анисимовна, оставшаяся с двумя детьми, работала в сельской больнице, обслуживавшей все деревни в округе. Нередко бывала в отъезде. Виктору с братом частенько приходилось оставаться «на хозяйстве», благодаря чему оба научились хорошо готовить. Осенью садились втроем и крутили в мясорубке мясо, делали на зиму мешок пельменей.

— Воду, как подросли, таскали на коромыслах. 400 метров от огорода — руки и пресс качали! И ведра тогда были большими — не та мелочь, что сегодня продается.

Мы с Сашкой старались быстрее полить огород, набрать две бочки и бегом к ребятам… В «войну» играли — прятались по кустарникам. Лапту любили — бегали со старшими пацанами, водили, за мячом гонялись. Развивались, как могли.

Ну и матери во всем помогали. Сено для коровы косили: сначала с братом, потом сам. Собирали в стожки и перевозили в сарай. Хозяйство постепенно расширялось — завели свинью, три овцы, еще одного теленка. За всеми ухаживали…

— Давно в родной деревне были?

— Несколько лет назад приезжал в Карасево — там две улицы остались: одна центральная и другая, где раньше больница была. Вот и все. А раньше четыре колхоза, амбары на каждом километре… Куда все девалось?

— 9 мая 1945—го встречали «со слезами на глазах»?

— Я как раз простудился, дома сидел. Просился в школу, но мать не пустила. Ну, я, хитрый, потихоньку спрятал в снегу (в мае 20 сантиметров выпало!), под воротами, чернильца-проливашки. Выскочил поиграть, а сам бегом в школу.

А там веселье — победа, победа! Народ песни пел, вечером застолья устраивал. Конечно, и до этого были разговоры, что война скоро закончится. Раненых отправляли по домам, на фронт не возвращали. Но сам миг — вот он, ура! — запомнился. Мы-то что, маленькие, порадовались и все, а взрослые вздохнули с облегчением. Устали тогда все — и морально, и физически.

— Отца-то запомнить успели? Вам же было всего пять лет, когда он на фронт ушел.

— По сути, три ярких случая с ним было. Расскажу — не поверите.

Первый. Отец собирался с друзьями на охоту. Мне как раз четвертый год шел. Рядом с ним крутился-вертелся: «Пап, возьми меня с собой, не буду мешать». Он отнекивался: «Ты еще маленький». Но мужики, помнится, его убедили: что, мол, пацана обижаешь, пусть с нами идет.

Пришли. Недалеко, на болотце. Повсюду кулики бегают. Ну и я опять прицепился: «Пап, дай стрельнуть, дай стрельнуть». Он, конечно, ни в какую: «Нельзя, снесет». И тут опять мужики за меня вступились. Отец послушался, объяснил, как целиться, сам держал приклад, а я голову приложил и выстрелил. Попал! Вот так, собственно, и стрелять начал.

Второй. Мы однажды с братом нашли махорку и накурились так, что аж голова трещала. Мать пришла, унюхала и сразу «чикать» ремнем. А отец остановил ее и стал нас по очереди в комнату зазывать. Старший вылетел спустя пять минут, весь в слезах. Пришла моя очередь. Захожу, а батя с порога: «Накурились?» Я, естественно, на Сашку валю: это, мол, он предложил. Отец выслушал и неожиданно спросил: «А ты прикуривать-то умеешь? Давай научу, в жизни пригодится». Я на попятную — не надо, не надо. Но он настоял. Заставил курнуть, набрать полный рот дыма. А сам тоже прикурил папиросу, но трубочку не прижал. И как фыркнет в рот табаком — я закашлялся, еле в себя пришел. С тех пор толком и не курил.

И, наконец, третий случай. Самый смешной! Стояли сильные морозы. 40—й год. Квартира без удобств, бегать в сенцы лишний раз не хотелось. Ну, мы с братом, недолго думая, дверь приоткрывали и в щелочку писали. Все, естественно, быстро пристыло. Родители с работы приходят, а дверь не открывается. Мать в крик, а отец ее одернул: «Ты не ругайся: мы вот мороженого принесли. Как откроют — так и получат». Нам так хотелось мороженого, что готовы были горы свернуть. И так, и эдак бились — ничего не получалось! Потом вспомнили, что дома топор-колун есть. Взяли его вдвоем — долбили, долбили. Но без толку. Отец в итоге нашел какую-то железяку и сам открыл. Мороженого нам так и не досталось… До сих пор помню.

— Дед у вас тоже строгим был.

— Не то слово! Борода здоровая, сам мощный, голос мужицкий. Мы когда жили в деревне, он частенько приезжал из Новосибирска. А однажды и мы к нему в город наведались — то ли юбилей у родственников, то ли еще какой-то праздник. В общем, сели за стол кушать. Ну а мы с братом маленькие, шкодные — как что, сразу толкаться, пихаться: «Ты мне мешаешь» — «Нет, ты». Устроили сыр-бор.

Дед слушал-слушал, а потом как взял серебряную ложку и влепил мне в лобешник. Ревел, помню, я страшно. Шишак моментально вскочил. Но в семье порядки строгие: за столом кушаем вместе, не как сейчас — каждый схватит кусок и таскает по комнатам.

— Сами-то своих детей били?

— Я за все время старшего сына только один раз ударил. За провинность — шомполом. Чистил ружье, а он бузил. Я его одернул, а он все не унимался, с матерью спорил. Ну и по спиняке получил так, что взвизгнул. Младший все видел — и я ему этот случай каждый раз вспоминал. Пугал шомполом.

— Говорят, в школе вы сильно хулиганили.

— Это точно! Дрался, шумел, девчонок дергал. Собирались с пацанами ватага на ватагу. Учился вроде хорошо, но дисциплина… Караул! Директор школы, спасибо ей большое, вовремя в нужное русло направила. Разглядела во мне лидерские качества: в шестом классе сделала членом учкома, а в седьмом — его председателем. Тогда же к нам физруком устроился фронтовик — создал лыжную секцию, соревнования частенько устраивал. Мать мне за хорошую учебу купила лыжи, ружье, и я тренировался с соседом.

— Что за лыжи тогда были?

— Обыкновенные деревяшки. Делали их на фабрике, в 12 км от нашей деревни. Самые простые — на валенках. Гонялись с гор; потом охотиться ходили.

Однажды — как раз на охоте — чуть не влип. С собой четыре патрона было. Иду по лесу, а на сердце тревожно. Смотрю — тропа. Ближе подошел — омшаник, бывшая пасека, волчьи следы. Удивительно! Я часто в тех местах стрелял в серых куропаток, редко — в зайцев. Знакомые места. А тут, поднимаю голову — семь волков на другой стороне. Еще и ветер дул; в общем, руки в ноги и побежал домой. Тогда, наверное, первый раз стартовал.

— Стрелять-то где научились?

— В деревне. Раньше никаких тиров не было. Недалеко от дома стоял березовая роща, а за ней — увалы большие. Там и учились.

А первую винтовку охотники продали. У нас дом был в центре села. А рядом — две школы, магазин, амбулатория. И мужики, когда в наши края заглядывали, частенько оставались ночевать — особенно в пургу. Куда податься? В центре только наш дом, и все.

Я с малых лет вертелся вокруг них — ружье хотелось. Мать пообещала: будешь хорошо учиться, прекратишь хулиганить — куплю. А у охотников как раз 20—й калибр был. Я с этим ружьем до армии возился.

После окончания техникума Виктор Маматов был направлен в Новосибирск, в НИИ «Сибгипротранс». Сразу же его отправили на изыскания с геодезической партией. А когда вернулся, в ноябре 1956 года, был призван в армию. Получил назначение в школу сержантов в Омском краснознаменном военно-пехотном училище.

— Помнится, год до демобилизации оставался. И я в «Советском спорте» прочитал правила по современному зимнему двоеборью (так раньше биатлон назывался). Там еще и результаты были — первый чемпион СССР Александр Губин выиграл, попав 14 раз из 20. А я на полигоне регулярно 17—18 выбивал. Тогда за каждый промах по 2 минуты давали. Ну, я и подумал: 8 минут ходом я ведь никогда не проиграю.

В 1966 году Маматов завоевал на II зимней Спартакиаде народов СССР бронзу в гонке на 20 км. Но и после этого в сборной СССР места для него не нашлось. В сердцах Виктор даже ставил лыжи «в угол», уходил в науку. Он готовил в НИИЖТе диссертацию на тему «Асбестовый балласт и его проблемы».

— Я же на чемпионатах Союза всегда в десятке был. 6,7, 8 и 9 места стабильно занимал. А ребята, которых в сборную брали, 3 — 17, 4 — 22. Вот такой разброс. Меня не замечали. Студент технического вуза, да еще и из Сибири. Пять лет мимо сборной. И на Спартакиаду ехать не хотел. Я же до этого три месяца совсем не тренировался.

В сборной в это время была смена поколений — ну и ребята меня подначивали: давай, мол, поедем в Мурманск. Там отбор; выступишь и в команду попадешь. Долго уговаривали. И заманили не сборной даже (меня туда никогда не брали), а… рыбой. Палтус, печень трески — копейки стоило. Поехал, выиграл и получил вызов. Но, аспиранту, зачем с нуля все начинать…

Тренер (фамилию не буду называть) убеждал: мол, медаль на чемпионате мира светит. А я отбрыкивался. И тут в комнату вошел Виктор Дмитриевич Баранов, муж нашей первой олимпийской чемпионки Барановой-Козыревой, и сказал: «Ну что, Евгений Иванович, пять лет назад не хотел брать, а теперь уговариваешь». Эти слова мне как шилом по одному месту: дай-ка, думаю, попробую. Вот так и свернул на биатлонную тропу. Хотя деньги сперва платили небольшие: замдиректора на Новосибирском газобетонном заводе я получал на руки 207 рублей, а здесь дали ставку — 140.

Два олимпийских золота четырехкратный чемпион мира Виктор Маматов завоевал в эстафетах, хотя и в индивидуальных гонках оба раза — в Гренобле-68 и Саппоро-72 — считался фаворитом.

— С Олимпиадами, конечно, сильно не повезло. В Гренобле за день до старта посмотрели погоду: морозец; ну, думаем, поеду, как и все лидеры, в четвертой группе. Но, как назло, солнце выглянуло — и если первые группы на спусках катились, то мы 400 метров вниз работали на всю катушку. Даже, неудобно говорить, геморрой вылез — массажист заправлял.

В Саппоро, наоборот, снег вмешался. 7 минут выигрывал у второго места — но гонку отменили. А на следующий день уже не было того настроя. Правда, в эстафете всегда отрабатывали, как заведенные.

После окончания богатой биатлонной карьеры Виктор Федорович работал тренером сборной СССР, президентом федерации биатлона, первым вице-президентом IBU, руководил олимпийскими делегациями на четырех зимних Играх. На его странице в Википедии отображены только часть всех заслуг и медалей.

— Вспоминаю и удивляюсь: неужели и, правда, все со мной было?

В материале использованы факты из биографии Маматова, опубликованные на сайте Biograph.ru.